Цвет любви - Страница 57

— А-ах, Грейс, ты такая тугая, — стонет Джонатан.

Он кладет руку на мою жемчужину, поглаживает ее большим пальцем, и у меня нет шансов, я снова вздрагиваю под ним, снова рассыпаюсь на тысячу осколков, еще сильнее, чем прежде. Но Джонатан не следует за мной, он выходит из меня, переворачивает меня на живот, приподнимает, ставит на колени. Мягкий шелковый шарф, обмотанный вокруг моих запястий, позволяет это сделать. Но я так устала, так измотана, что у меня не остается сил стоять, и я ложусь грудью на матрас.

Я чувствую, как Джонатан обхватывает мои бедра и снова входит в меня сзади. Я изранена, я больше не могу, но он продолжает движение, медленно увеличивая темп.

— Кончи еще раз, ради меня, Грейс, — произносит он, и его голос напоминает рычание.

Я совершенно уверена, что у меня не получится, но его ритму невозможно противостоять, он вызывает во мне новую дрожь, которая становится все сильнее и сильнее, пока все мое тело не сжимается, разрывая меня новым, еще более интенсивным чувством, заставляя меня сотрясаться.

— Да, — стонет Джонатан, и я чувствую, что он тоже кончает, ощущаю, как подрагивает его член, каждый раз швыряя меня все глубже и глубже в пропасть, не позволяя закончиться сладкой муке, держащей меня в плену.

После этого я чувствую себя настолько слабой и обессилевшей, что откидываюсь набок. Он повторяет мое движение, выходит из меня, и мы лежим рядом, тяжело дыша, а наши тела постепенно успокаиваются.

Проходит некоторое время, прежде чем ко мне снова возвращается способность мыслить ясно. До меня доходит, в каком положении я нахожусь, и освободиться самостоятельно я не могу.

— Джонатан?

Он приподнимается на локте, оказывается надо мной.

— Развяжи меня, — требую я, с напускной суровостью глядя на спутывающий мои запястья шарф, из-за которого я по-прежнему вынуждена лежать на кровати с вытянутыми вверх руками.

— Как пожелаете, мадам.

Он усмехается, тут же принимаясь развязывать узлы. Я вздыхаю про себя, потому что противостоять этой обаятельной юношеской улыбке совершенно невозможно. По крайней мере я не могу. Ни малейшего шанса.

— Ты часто такое проделываешь? — Оказавшись на свободе я, слегка морщась, потираю запястья. Они немного побаливают — я ведь дергалась в путах.

— Тебе не понравилось? — вопросом на вопрос отвечает он, и его улыбка теперь совершенно расслабленная, в ней видна уверенность победителя.

— Почему же, понравилось, — признаюсь я. — Просто это было… неожиданно.

«Но только не для него», — думаю я, наблюдая за тем, как он встает, направляется в маленькую ванную, откуда вскоре доносится шум воды. Должно быть, он делает это часто, раз хранит шелковый шарфик в ящике ночного столика. Не для меня же он его сюда привез. И это заставляет меня вспомнить его слова, сказанные раньше. Я не принадлежу тебе, Грейс, и не предполагаю, что ты будешь принадлежать мне. Только теперь до меня по-настоящему доходит, что это означает и скольким я рискую, ввязываясь в эту опасную игру, которую он предложил. Сумею ли я? С трудом проглотив слюну, я неуверенно улыбаюсь, когда возвращается Джонатан.

Он садится на постель, рассматривает меня с непонятным выражением лица. Нагота его, похоже, совершенно не смущает, потому что он кажется абсолютно расслабленным — в отличие от меня. Поэтому мне хотелось бы, чтобы он снова лег рядом со мной, обнял меня. Почему-то мне казалось, что это тоже часть секса, но, судя по всему, не для Джонатана.

К сожалению, мне совершенно не с чем сравнивать, но мне кажется очень необычным то, что он избегает нежности. Секс с ним невероятно хорош, он дикий, страстный, всепоглощающий. Дает полное удовлетворение. Но он не гладит меня потом и не целует, и мне не разрешается полежать в его объятиях. А когда я собралась исследовать его тело, он связал мне руки.

Мне вспоминаются и другие ситуации, во время которых я находилась близко к нему. Во время поездки из аэропорта или после посещения ресторана, когда я так напилась. Каждый раз, когда я прислонялась к нему, он напрягался. Вообще-то он лишь однажды прикоснулся ко мне с нежностью: когда массировал мне плечи в самый первый день в его кабинете. И похоже, он сделал это только потому, что я напомнила ему сестру.

— Сколько лет твоей сестре? — вдруг спрашиваю я.

Джонатан оборачивается ко мне.

— Двадцать четыре. — «Значит, на шесть лет младше его», — думаю я. И на два года старше меня.

— А что она делает в Риме?

Он снова отворачивается к окну, на его лице витает улыбка, и мне хочется, чтобы такая же появлялась тогда, когда он говорит обо мне.

— Сара изучала историю искусств и сейчас готовится к защите диссертации по каким-то древним шедеврам. Не спрашивай меня о подробностях — меня интересует только современное искусство. Но Сара может болтать часами, рассказывая об этих картинах. А в Риме их предостаточно.

— И сколько же она там пробыла?

— Три месяца, — отвечает он.

«Столько же я пробуду здесь», — думаю я, чувствуя болезненный укол, когда до меня доходит, что мое время в Лондоне не бесконечно.

— Слишком долго, — добавляет он, и в его голосе мне слышится вздох.

— Ты ее любишь, правда?

— Она моя сестра.

— Но твой отец — это твой отец, а его ты, похоже, не очень-то любишь.

Он пристально смотрит на меня, на его лице появляется мрачное выражение, как, похоже, и всегда, когда речь заходит о графе Локвуде.

— На то есть причины.

— А какие?